happyМои самые первейшие детские воспоминания, думаю, лет 5-ти или 6-ти, связаны с двумя самыми яркими событиями: первое: мой первый самостоятельный поход на базар, чтобы продать полбуханки черного хлеба за 5 рублей. Послала меня Леля, базар в Самарканде от улицы Фрунзе, где я проводила время, пока мама была на дежурстве, был довольно далеко, возможно, по моему детскому восприятию. Надо было пройти маленький переулочек, свернуть направо, затем пройти по большой неухоженной улице, которая напоминала пустырь и переулок одновременно, затем выйти на улицу Шаумяна, пройти немного налево вверх и оказываешься на базаре. Я помню женщину с ребенком, которая подошла ко мне и, спросив стоимость (а велено было продать непременно за 5 рублей), дала мне 5 рублей с большим чернильным пятном. Я помчалась бегом назад. Дома был уже переполох, т.к. пришла мама с дежурства и устроила бэмс крупный сестре. От испуга Леля сидела перед зеркалом и красилась, чтобы двинуться на мои поиски. И тут, торжествуя, заявилась я со своей пятеркой с чернильным пятном. Радости было много.
Второе воспоминание, причем ярчайшее, связано со сгущенным молоком. У бабули на Фрунзенской была у меня подружка Люська Пальгова. С ней мы обычно играли, когда мама была на дежурстве. Однажды таинственным голосом она предложила мне попробовать сгущенки, предварительно узнав, что я её никогда не ела. Мы пришли к ней в дом, родителей не было, а отец у неё был интендант какой-то военной части. Люська в сенях встала на стул, достала большую банку, кажется, 3-литровую, с чем-то белым, осторожно открыла её и, подцепив на кончик ложки белой массы, снова поставила банку на полку. Затем протянула мне, велев только лизнуть и оставить ей тоже. Боже мой! Я
побывала в раю в тот момент, когда сладкая, прекрасная масса оказалась у меня на языке.
Подобное более не повторялось, но сгущенка стала моим любимейшим блюдом на много лет, в особенности в студенческие годы во время хлопковых компаний, когда это была самая главная еда.
Но еще одно воспоминание стало часто приходить на память. На улице Энгельса мы жили в одном коридоре с бабусей, тетей Вандой и дядей Васей, разумеется, с Магдой. У них было 2 комнаты, мама со мной осталась в одной комнатке. Она часто снится мне. В комнатах тогда у всех были печки из кирпича. Сверху укладывалась чугунная плита. Печи топились углем. Каждое лето, до подвода к нам газа где-то уже в 1953 году, во двор привозили всем соседям машину угла. Вот была радость для нас! Мы делали вид, что помогаем, а на самом деле радовались, что становились чумазыми, и можно было помыться из ванной цинковой, где обычно выставляли воду для нагрева на солнце.
Так вот, у бабуси чугунная плита была продлена приступком, который от печки сильно нагревался. И вот бабуся сажала нас с Магдой на этот приступок, и мы начинали петь хором революционные песни. С тех пор помню мелодии и слова песен:»Смело товарищи в ногу», «Варшавянку», «Интернационал» и другие.
Еще одно воспоминание пришло на память. Как-то во двор пришел узбек «Стары вещи покупаю», как обычно они кричали. Он принес шарики на резиночке. Надеваешь петлю на палец, и шарик высоко скачет. Нам с Магдой очень хотелось иметь такой. Узбек запросил кусок хлеба. Магда была всегда зачинщицей всех каверз. Я за ней, как хвостик, бегала. И вот мы побежали к бабусе и жалобно стали клянчить кусочек хлеба, потому что голодные. Бабуся дала нам по кусочку хлеба с каким-то вареньем. Мы помчались и поменяли на резинки. Естественно, бабуся обо всем узнала. Но у нас ведь не было никогда игрушек. Любая забава была счастьем. Да, это было где-то в конце 45-го года. Война закончилась, но жить было по-прежнему очень трудно.
И еще помню очень ярко: бабуся хорошо шила, вышивала. Она всегда шила из кусочков ткани нам с Магдой одинаковые платья. Это видно даже по фотографии из станицы Каневской, где мы в одинаковых матросках. А в соседнем дворе жил очень богатый по тем временам врач с женой, сестрой и сыном. И вот нас пригласили к ним на Новый год. Бог мой! Сколько было радости! Бабуся специально к этому дню сшила коричневые платья с целым рядом мелких пуговиц на спине. Я так любила это платье и так четко помню его!
Вот, пожалуй, самые ярчайшие воспоминания.
Затем вспоминается почему-то часто колодец, в котором была изумительная по вкусу вода, бабуля отправляла меня иногда к колодцу, чтобы я принесла воды. Это было страшно и трудно. Я боялась уже тогда высоты, смотреть вниз мне было жутко, а когда приходилось тянуться за ведром, невольно смотришь вниз. Я постоянно боялась упасть туда. Изредка мне снились даже такие сны.
Детские впечатления: я очень не любила ночевать у бабули, хотя она меня любила, Леля тоже и, очень своеобразно Катя, которая делала часто замечания, но и постоянно прикармливала сладостями. Я с нетерпением всегда ждала прихода мамы с дежурства. До сих пор в глазах у меня стоит её лицо после дежурства: худющая, темные круги под глазами, от истощения резко выделяется пиндинка. Потом мы шли к себе домой, мама ложилась поспать, вернее пыталась поспать, положив подушку на голову. Я ходила на цыпочках, мне было жалко маму, и я боялась разбудить её. Как-то мне приснился страшный сон, что мама умерла, и ее хоронят. Я так плакала утром, но мама так и не добилась от меня, почему. А у бабули мне не нравилось потому, что она всегда заставляла меня молиться, учила молитвам и часто брала с собой в церковь. Это была фанатично верящая в Бога женщина, скорее даже относящаяся к старообрядцам. А это самая жесткая и непримиримая ветвь в православии. Может быть, поэтому я так быстро стала атеисткой, уже с детства я ненавидела ходить в церковь и молиться, особенно вставать на колени и
бить лбом землю. Продолжалось это, к сожалению, очень долго. Мама по своей доброте и огромному уважению и огромной любви к матери не перечила ей и не пресекла вовремя бабулины эксперименты со мной. До 4-го класса она настойчиво, несмотря на мой плач и нежелание, водила меня в церковь. По дороге я встречала своих одноклассников, они уже знали, что я хожу в церковь, они смеялись надо мной, ведь я была уже пионеркой . Наконец я взбунтовалась и сказала маме, что больше не буду ходить. Мама переговорила с бабулей, и та прекратила меня «мучить».
Сколько себя помню, постоянно мною владела гордыня, да, именно гордыня. Шляхетская кровь играла свою роль. Мне постоянно хотелось быть везде первой, чтобы мною восхищались и меня хвалили. Боже мой, ты наказывал меня за это всегда очень жестоко. Теперь я понимаю, что все мои и ранние и поздние разочарования были божьим наказанием за мою гордыню.
У нас во дворе подруг у меня особенных не было. Мы как-то все кучковались вместе: Софка, Мирные Лилька и Людка, а главное- Колька Бегезов. Это была наша общая любовь. Уже со второго класса я была в него влюблена вплоть до 9-го, пока не влюбилась в другого мальчика. Колька Бегезов верховодил двором и нами, девчонками. У него была артистическая натура, он придумывал всякие концерты для взрослых, театры, спектакли, которые мы старательно готовили, затем ставились во дворе стулья, садились мамы и смотрели наши немудреные спектакли по сказкам. Как мне всегда хотелось быть или Золушкой или принцессой! Но, увы, я была пухленькой, круглолицей, с белесыми ресницами, внимания на меня никто не обращал. И я тогда решила взять учением.
Правда, тут еще огромную роль сыграли мамины слова, когда она повела меня в первый класс. Как же я со щемящей тоской помню тот наряд , в котором я пошла в первый класс!
На мне было белое платье из парашютного шелка, который раздавали вдовам погибших
(американская помощь), особенно погибших поляков, мама- моя Марья Искусница, вышила на фонариках рукавов мелкие розочки разных цветов крестиком, из своей черной шелковой старой юбки Леля сшила мне черный фартук, из какой-то рогожки- сумку, куда были сложены все мои учебники и все, что нужно для школы. На ногах- тряпочные
тапочки. Мама шла и говорила мне, что если я хочу жить лучше, чем мы сейчас живем, я должна учиться хорошо, и тогда после окончания института у нас пойдет не жизнь, а малина. Но, конечно, большую роль сыграло мое честолюбие и гордыня. В классе было много хорошеньких девочек, а я была такая невзрачная, такая противная, как мне
казалось. И в школе мне не давали интересных ролей, когда мы устраивали к праздникам спектакли. Единственное, что мне доверялось- чтение стихов. Их я читала хорошо и знала много.
Огромное разочарование постигло меня в 8 лет, когда мама решила отдать меня в музыкальную школу, договорились даже, что я буду у кого-то там играть за деньги на пианино, вернее не играть, а учиться, Катя должна была оплачивать уроки. И вдруг я не прошла, сказали, что нет слуха, вернее, он есть, но можно обойтись и без музыки.
Какая жалость, что я не знала тогда о том, что в музыкальной школе обязательны хоровые занятия, которые развивают слух. Да и мама, видимо, забыла об этом, хотя сама занималась в свое время. Так это и осталось несбыточной мечтой: научиться играть на пианино. И кто бы мог подумать, что потом, уже в студенческие годы, мне скажут, что у меня «идеальный» слух! Я буду вести вторые голоса в хоре Дома народного творчества в Ташкенте. Вот и верь после этого музыкантам.
Самарканд. Небольшой, по моим представлениям провинциальный, узбекский город, в который в годы войны прибыло много эвакуированных и которые остались там навсегда. Какая богатая история! Но в детстве я ничего не знала об этом городе. Для меня существовала наша улица Энгельса, где мы играли весной и летом до одури в классики, причем тут я добилась совершенства, и моя гордость была удовлетворена. Никто не мог обыграть меня. Несмотря на свою упитанность, догнать меня никто не мог, так быстро я могла мчаться.
Возле нас была воинская часть. Мы с радостью смотрели на солдатиков, когда их строем вели в баню мыться, с песнями и мочалками. Иногда в эту часть привозили кино, развешивали полотно, и близлежащим домам разрешалось заходить и смотреть фильмы, правда, все шли со своими стульчиками. Но самое потрясающее было, когда мы собирались вечером и шли в парк. Это был по моим детским воспоминаниям огромный парк, с тенистыми аллеями, с двумя эстрадными площадками, на которых играл духовой оркестр. Вся публика наряжалась в лучшие наряды, чинно прогуливались по аллеям родители с детьми, пары, молодежь. Не было хамства, грубости. Мы ели мороженое в кругляшках, иногда пили лимонад, когда мама получала зарплату. Кинотеатр на открытом воздухе, куда мы ходили на все трофейные и прочие фильмы по несколько раз, а на деревьях перед кинотеатром гроздьями висели мальчишки и бесплатно смотрели картины. Как я им завидовала! После таких прогулок веселой гурьбой возвращались все соседи по домам. Особенно чудесно это было в самые жаркие летние дни, когда только в парке можно было почувствовать прохладу. Так продолжалось все 10 лет моей учебы в Самарканде в школе. Такое забыть невозможно. Особенно трофейные фильмы.
Сколько интересных фильмов мы пересмотрели в то время! Особенно запомнились американские фильмы 30-х годов с Жаннет МакДональд и Эдди Нельсоном. Фильмы «Весенние дни», «Роз-Мари», «Строптивая Мариэтта», «Танцующий пират» помню до сих пор. Это была необычайно красивая и гармоничная пара с прекрасными голосами. Они пели во всех фильмах. Я даже до сих пор помню некоторые мелодии. Как-то раз мы пошли с Софкой вдвоем в кинотеатр, чтобы в очередной раз посмотреть «Весенние дни». Софка хитрая, надела Фатымкины туфли на каблуках, а я была девчонка девчонкой. И вдруг нас не пустили, сказали, что нельзя до 16 лет смотреть этот фильм. Причем с мамой мы ходили нормально. Было очень обидно, что нас, тогда 13-летних, не приняли за взрослых. Мы не понимали в то время, что нас выдают детские лица. А сейчас у меня все эти фильмы на дисках. Я смотрю их, вспоминаю детство, наслаждаюсь голосами и красотой актеров и страшно жалею, что нет мамы, что нет рядом со мной Софки, с которой можно было бы поделиться впечатлениями. Но Софка- это уже история 2003 года. Необычная ссора, причины которой я не поняла до сих пор и не пойму никогда, разделила нас. И как мне сейчас хочется поставить один из фильмов, включить, позвонить по телефону и, сказав, ей, какой это фильм, замолчать и дать послушать по телефону!
И еще одно незабываемое: моя курица Тюлюсенька. Как-то маме сестра её приятельницы подарила для меня цыпленка. Я назвала цыпленка «Тюлюсенькой» и возилась с ним, как с куклой. Цыпленок жил вместе с курами Софкиной бабушки. Один раз цыпленок упал в
хаус в нашем дворе, под деревом. Боже, как я орала и плакала, чтобы кто-нибудь спас моего цыпленка! И мужественно бросился в воду Чингиз, Софкин брат. Достал мокрого цыпленка, которого я вытирала и причитала над ним. Потом Тюлюсенька начала нести яйца. Я никогда не забуду её первого яйца: это было огромное яйцо, все какое-то кривое и в буграх. Тяжко, видимо, дались ей эти роды. Но судьба сложилась так, что в 1952 г. мне сделали операцию аппендицита, и Катерина велела зарезать мою курочку, чтобы кормить меня куриным бульоном и мясом. Меня никто не мог заставить есть мясо, я рыдала, пыталась глотать бульон, но перед глазами стояла моя курочка. После этого я возненавидела куриные бульоны и мясо на всю почти жизнь. Потом у нас появились цыплята, так мама хотела помочь мне, но увы, почему-то бедные цыплята умирали один за другим, сначала начиналась вроде водянки болезнь, а потом они умирали. Мы с мамой рыдали над каждым цыпленком и решили после этого, что никогда в жизни у нас не будет животных.
Моя первая кукла появилась у меня тоже где-то в эти годы. Маме дали в кои-то веки путевку на лечение в Ялту. Мама, уезжая, спросила, что бы мне хотелось иметь, и я ответила, что куклу. Мама привезла мне первую в жизни куклу, да и единственную, пожалуй. С тех пор я постоянно люблю смотреть на куклы в магазинах, мечтала когда-то даже о дочери, чтобы можно было засыпать дочь куклами и самой любоваться ими.
Смутно, но кое-какие эпизоды довольно четко, вспоминается 1949 год, когда мы поехали к бабусе и тете Ванде в Краснодарский край, станицу Каневскую. Мы ехали поездом очень долго. Время в Каневской вспоминается как сплошная обжираловка, т.к. жили они уже и тогда неплохо. Тетя Ванда была очень уважаемым врачом в больнице, готовила бабуся вкусно, тетя Ванда тем более. Помню только наше отстраненное общение с Магдой и полные амбары арбузов и дынь. Помню обратный путь домой, когда бабуся нагрузила нас продуктами. В нашем плацкартном вагоне отсек под койкой был забит продуктами. Стояла 3-литровая банка с медом. И запомнилась четко проводница, которая утром начинала уборку и пела песню: «За дальнею околицей, за молодыми вязами….» Я запомнила эту песню с тех пор. Мама была так растрогана, что подарила чашечку меда проводнице. Но больше ничего не вспоминается, хотя мы были проездом в Москве, мама водила меня на Красную площадь, потом мы искали дом дяди Жени, который, оказывается , незадолго до этого получил назначение в Челябинск, и они переехали всей семьей.
Учиться мне пришлось в 3-х школах. Сначала до 7-го класса я училась в неполной средней школе вместе с Софкой, т.к. директриса там была Мария Александровна- мать тети Лели Колодкевич. Потом мама перевела меня в 34-ю школу. До сих пор помню учительницу той школы по литературе, Галину Александровну. Высокого роста, прямая и величественная, со светлыми волосами она сумела привить нам любовь к литературе. Я по её поручению делала альбом всех русских писателей и поэтов и, как сейчас помню, на первой странице у меня был портрет Сталина и стояла подпись: «Сталин- основоположник советской литературы».Тогда Галина Александровна очень осторожно (теперь-то понятно, почему) сказала мне, что Сталин- вождь, а основоположником советской литературы считается Горький. Я была очень удивлена, т.к. после смерти Сталина у меня в памяти стояли все эти лозунги: «Сталин- основоположник спорта….металлургии….индустрии и проч.».
Это был 1954 год. В этом же году пришло постановление, что отныне мальчики и девочки будут учиться вместе, ведь до этого года школы были раздельными: мужскими и женскими. Я попала в 37-ю школу, где проучилась 3 последних года. Многое же пришлось пережить и там. Я по - прежнему была лучшей ученицей, училась только на пятерки и четверки. Причем каждая четверка у меня вызывала страшную боязнь: а как я
скажу об этом маме? Сдували у меня классно абсолютно все. В то время я подружилась с Лилькой Котовой. Это был уникум. Некрасивая, но настолько обаятельная со своим крупным ртом, точеной фигурой, что в неё были влюблены все мальчишки школы. Вшколе было повальное увлечение танцами. На большой перемене из радиоузла лились мелодии танго и фокстротов, а мы танцевали самозабвенно кто с кем. Мне всегда приходилось танцевать с девчонками. Мальчишкам я не нравилась своими белесыми бровями и красными щеками.
У нас была учительница литературы Екатерина Александровна. Мы её звали «Катькой». Это была настоящая мамонтиха, и фамилия –то её была Мамонтова. Когда она являлась в класс и садилась на стул, начинались хихиканья мальчишек, т.к. из-под ног у неё были всегда видны панталоны с начесом. Меня она ценила, ставила мне хорошие отметки, мои сочинения были самыми лучшими. В 8-м классе нам было задано выучить что-нибудь из «Онегина». Я выбрала «Сон Татьяны». Когда меня вызвали к доске , и я с чувством и выражением рассказала этот отрывок, Катька прослезилась и сказала мне: «Лера, проси, чего хочешь!». Я скромно молчала. И тогда она мне предложила пересадить меня к Димке Марголину, в которого были влюблены все девчонки. Светка Григорьянц, которая до этого сидела с ним, ревела, не стесняясь, во весь голос. Я скромно села с Димкой. Ох и лафа же была потом Димке! Ведь я ему давала сдувать абсолютно все, подсказывала ему, помогала. Математику не любила, давалась она мне с трудом, тем не менее были только 4-ки и 5-ки по математике. После школы мы гурьбой: Лилька Котова, Димка Марголин, Яшка Маневич и я шли домой, т.к. все жили рядом.
Потом были вечера школьные. У меня не было ни одного платья, поэтому я ходила в школьном платье с белым пояском и белым воротничком. И страшно завидовала девчонкам, которые снимали ненавистную форму хотя бы на вечерах.
Особенно запомнился новогодний бал-маскарад в 8-м классе. Для меня моя Леля приготовила сама из марли наряд Ольги из «Онегина». Она сделала стильное платье, дала мне свой веер, перед балом сделала мне прическу с локонами (у меня были роскошные волосы, которые мама разрешала заплетать только в две косички и складывать их корзиночкой, завязывая бантиками). А тут- локоны, как в Пушкинские времена. Кто-то пожертвовал мне белые босоножки. Сейчас не помню, но вроде у меня таких не было. Софке перешили черноморский костюм Чингиза и нарядили морячком. И мы поехали на «бал». Это было что-то! Веселье в полном разгаре, каждый должен был ухаживать за своей дамой из того произведения, чей костюм он выбрал. Ленским оказался Витька Лазарев. Молча, он подходил ко мне, и так же без разговоров особых мы танцевали с ним. В конце бала должны были раздавать призы за лучшие костюмы. Первое разочарование: мой костюм был самым лучшим, т.к. сделан был своими руками. Но первый приз дали Альке Авакову за костюм Отелло, который богатый папа взял из местного драмтеатра. Я получила 2-й приз в виде чашки с блюдцем. Да, если бы я знала, сколько еще несправедливостей ожидало меня в жизни!.
Как-то быстро промчался 9-й класс. Димка Марголин- сын военного, ушел из школы, т.к. они переехали. В 9-м классе, правда, и далее в 10-м началось повальное увлечение драмкружком. Из театра местного к нам приходил актер второго плана Самойлов, его сын Сережка учился в нашем классе. Он ставил с нами отрывки из разных пьес. Впервые я вышла на сцену с чтением рассказика Чехова. Зал шумел, но я дочитала рассказ до конца. После этого наш наставник сказал мне, что у меня есть чувство юмора и что я хорошо очень читаю. Затем пошли маленькие отрывки из разных пьес. Мне дали роль Вассы Железновой. Цирк! Детям – и Васса Железнова! Как же я волновалась! Моего сценического мужа играл Витька Лазарев. Таланта у него не было никакого. Да и из меня какая была там Васса! Тем не менее, этот экзамен я выдержала тоже. Зато какое удовольствие я получила от игры Сережки Самойлова и Игоря Кучера! Они ставили Чеховскую «Хирургию». Как же мы хохотали, когда Сережка корчил такие гримасы, что было ясно видно, что ему действительно больно. Он сыграл дьячка превосходно. Потом
он, вроде, тоже подвизался в этом театре, как и Генка Балаев, которого устроил в театр его папаша, получивший премию какую-то за роль Ленина. Но Генка Балаев- это особая статья. В стиле того времени было ругать стиляг. Вот Генка и был настоящим стилягой. Он являлся в школу (на вечера только) в брюках дудочкой, в ботинках на танковой подошве, с неимоверным галстуком и зачесанным и набриолиненным коком. Вот это был стиляга в духе Олега Анофриева из его первого фильма «Салон красоты». Но почему-то девчонки все смеялись над ним, никто не воспринимал его всерьез.
К этому времени, а вернее после 8-го класса, мы с Софкой отошли друг от друга, т.к. ей сделали операцию на черепе, долбили, чтобы прочистить ухо, и она отстала от меня на 1 год. Поэтому подруг у меня осталось немного. Пожалуй, только с Лилькой и водились Однажды она привела меня к себе в дом. Это было первое (вернее, второе) знакомство с несправедливостью нашей жизни. Её отец был какой-то партийный функционер при Обкоме. Я увидела, как живут они, и как живем мы с мамой. У нас в 2-х комнатах стояло по кровати, причем мама с трудом как-то выделила деньги и купила себе кровать с никелированными шишечками. А я спала на кровати, перетянутой веревками. В моей комнате кроме кровати была ниша, прикрытая марлей. За этой нишей находился наш гардероб. У мамы в комнате кроме её кровати стол маленький туалетный самодельный столик с зеркалом, стояла самодельная полка с книгами, стол, а вместо стульев стояли ящики из-под китайского чая, прикрытые одеялом. А в том доме я увидела настоящую мебель. Вот вам и знакомство с элитой. Уже тогда я поняла, что партийцы имеют огромное преимущество перед нами, простыми смертными. И пусть сейчас мне не говорят некоторые люди, что раньше жили лучше, что коммунисты не позволяли себе роскоши и проч. Всё это ерунда и чушь. Так было и так будет.
И еще одно, о чем мне хотелось бы написать, т.к. это важно. После 8-го класса я поехала к бабусе в Ташкент. К тому времени им пришлось покинуть Краснодарский край и перебраться в Ташкент из-за болезни дяди Васи. Они жили на частной квартире и только гораздо позже, с большими муками для бабуси, у них появился дом на Мало-Госпитальной.
В 1957 году начались реабилитации всех невинно посаженных во времена Сталина. Долго ничего не могла сделать бабуся, чтобы реабилитировать деда. Помогла писательница Ванда Василевская, которой тетя Ванда написала по-польски письмо. Деда реабилитировали в 1958 году.
Но вернемся к школьным годам. Наступил последний год учебы в школе. Все взялись за ум, все стали лучше учиться, а мне вдруг стала Катька ставить постоянно за мои сочинения четверки. Куда подевались дифирамбы в мой адрес! Полились упреки, что я стала ленивой, стала плохо учиться, хотя, видит Бог, ни на минуту не прекращала своих занятий. Для меня существовал только один распорядок: после школы домой, тут же сесть за уроки, выучить их, приготовить что-нибудь на обед (мама к тому времени работала каждый день, ушла из диспетчерской), а потом выход во двор, где собиралась детвора со
всего двора в ожидании, когда «Лера закончит уроки». И тут начиналась возня с малышней. Мне нравилось играть с ними в разные игры. Мы играли в «Казаков-разбойников», в прятки, пятнашки и прочее. При наступлении темноты, а у нас на юге она наступает скорее, чем в Москве, я садилась с кучей прижатых ко мне головенок и рассказывала им сказки. Знала я их уйму. Ведь читала я запоем с самого первого класса.
Но я и предположить себе не могла, что со мной велась планомерная методичная работа с тем, чтобы ни в коем случае не дать мне медали, вообще никакой. Хотя все девять лет мне твердили, что я- претендент на золотую медаль. Кто же мог подумать, что директору кто-то дал взятку, что я мешала их планам? Да, все это пришло позже. А пока я нервничала, переживала, старалась оттачивать свои сочинения. А Катька упорно ставила четверки.
Ближе к выпускным экзаменам маме было сказано, что мне не светит никакая медаль.
Мама была тоже расстроена, но и она ничего не могла предположить.
Наступили выпускные экзамены. Первый- сочинение. Когда я взглянула на доску, я не знала, на чем остановиться. Мне не нравилась ни одна тема. Мне в то время не нравился Лермонтов. Тем не менее, я остановилась на теме «Тема Родины в творчестве Лермонтова».
Я писала сочинение тщательно, следя за своим почерком, который уже и тогда оставлял желать лучшего. За сочинение я получила 5. Потом пошли другие экзамены. Их было так много! Помню экзамен по физике. В тот день у меня была температура 39 градусов, страшная ангина, но в наше время не было такого положения, что больному ученику разрешалась переэкзаменовка. Пришлось мне с температурой идти на экзамен. У меня все кружилось в глазах, я не понимала ни условий в билете, ни задачи. Кое-как все-таки я ответила, причем возле доски расплакалась, так мне было жалко себя. Комиссия сжалилась и поставила мне 4, т.к. по физике у меня тоже были одни почти 5-ки.
В это же время мне шили, впервые не сама Леля, платье на выпускной вечер. Это был белый креп-жоржет, платье получилось пышное, как мне и нравилось, с 10 клиньями, с бархатной ленточкой под грудью, как это было модно тогда. Специально поехали в Ташкент на каникулы еще весенние, чтобы купить белые босоножки. Купили какие-то, уж и не помню. Но после экзаменов у меня не было никакого настроения идти на вечер.
Но мы с мамой все же пошли. Впервые мама разрешила мне заплести одну толстую косу, гладко зачесав волосы назад. А мне это жутко не идет. Я сразу становлюсь похожей на Дуньку. Но мама и бабушки все восхищались и моей косой, и тем, что я белокожая, румяная. Да, вкусы тогда у всех были разные. Лилька Котова пришла в платье «а ля Гурченко из Карнавальной ночи». Ох и завидовала же я её тонкой талии и вообще какому-то необычному новому материалу – капрону.
Грустно прошел для меня выпускной вечер. Мне просто не о чем вспомнить. Как-то выветрилось все, значит, ничего необычного не случилось, разве только моя горькая обида, когда меня после медалистов вызвали получать аттестат зрелости.
Вот так прошли мои последние годы в школе, так закончилась моя школьная жизнь. Не могу не упомянуть еще об Ольге Георгиевне. Катерина оплачивала мне уроки немецкого языка у этой удивительной женщины. Весь 10-й класс я прозанималась с ней. За мной следом пришла и София. Женщина закончила Йенский университет, в совершенстве владела немецким, пятерки в четверть и не спрашивает, она ответила: «Лерочка, Вы ведь занимаетесь с Ольгой Георгиевной. После неё мне Вам нечего дать». Мой немецкий, особенно грамматика, остался на всю жизнь благодаря этой необыкновенной женщине.
Как много я еще пропустила из своих школьных лет и детства! Но воспоминания вдруг неожиданно приходят, я уж и не знаю, между какими строками вставить то или иное, вновь всплывшее воспоминание.
Вот, например, Мурзик. Появился у меня в 10-м классе кот, которого мы дождались в очереди от Пушары- кошки моей будущей свекровушки (царство ей небесное, хоть и сволочь была порядочная). Мама как-то принесла котенка. Сколько счастья! Какой же это был красивый кот! Он рос, взрослел, бегал во дворе. Однажды он пропал. Мы с матерью снова проливать слезы по утерянному коту. Но нам ведь никто не объяснил, что бывает март, что в марте коты загуливают. Через неделю вернулся Мурзик, весь измызганный, но довольный. Не помню уж, чем его кормили, но не возились с ним так, как сейчас с Савоськой- это уж точно. Когда я уехала из Самарканда, мама отдала Мурзика тете Вере Шмидт, та была очень рада, любила его, особенно когда он будил её по утрам на работу.
А вот теперь я узнаю, что нашего дома больше нет, его снесли и сделали там огромную современную площадь перед костелом. Как жаль! Ведь это был уникальный дом. Там стены были толщиной почти в 1 м, они задерживали тепло, не пропускали горячих лучей солнца летом. Таких уже давно не строят. Дом-то был построен до революции. Ничего не осталось! Слава Богу, что мамы уже нет, она бы сильно расстроилась.
Мне очень хочется напоследок съездить в Самарканд, но увы… С моими болячками, финансами мы надо просто смириться с мыслью, что больше никогда не увижу города моего детства. Да и ни к чему теперь. Ведь если Самарканд так сильно изменился, то ничто уже не напомнит мне о детстве, о школе.французским и английским языком. Старая аристократка, не умеющая ничего делать. Я помню вечный бедлам у неё в квартире, но она не обращала никакого внимания на такие мелочи. Зато немецкому языку она меня научила так, что за весь 10-й класс меня ни разу не спросила наша Белла Васильевна, а на мой вопрос, почему она ставит мне
пятерки в четверть и не спрашивает, она ответила: «Лерочка, Вы ведь занимаетесь с Ольгой Георгиевной. После неё мне Вам нечего дать». Мой немецкий, особенно грамматика, остался на всю жизнь благодаря этой необыкновенной женщине.
Как много я еще пропустила из своих школьных лет и детства! Но воспоминания вдруг неожиданно приходят, я уж и не знаю, между какими строками вставить то или иное, вновь всплывшее воспоминание.
Вот, например, Мурзик. Появился у меня в 10-м классе кот, которого мы дождались в очереди от Пушары- кошки моей будущей свекровушки (царство ей небесное, хоть и сволочь была порядочная). Мама как-то принесла котенка. Сколько счастья! Какой же это был красивый кот! Он рос, взрослел, бегал во дворе. Однажды он пропал. Мы с матерью снова проливать слезы по утерянному коту. Но нам ведь никто не объяснил, что бывает март, что в марте коты загуливают. Через неделю вернулся Мурзик, весь измызганный, но довольный. Не помню уж, чем его кормили, но не возились с ним так, как сейчас с Савоськой- это уж точно. Когда я уехала из Самарканда, мама отдала Мурзика тете Вере Шмидт, та была очень рада, любила его, особенно когда он будил её по утрам на работу.
А вот теперь я узнаю, что нашего дома больше нет, его снесли и сделали там огромную современную площадь перед костелом. Как жаль! Ведь это был уникальный дом. Там стены были толщиной почти в 1 м, они задерживали тепло, не пропускали горячих лучей солнца летом. Таких уже давно не строят. Дом-то был построен до революции. Ничего не осталось! Слава Богу, что мамы уже нет, она бы сильно расстроилась.
Мне очень хочется напоследок съездить в Самарканд, но увы… С моими болячками, финансами мы надо просто смириться с мыслью, что больше никогда не увижу города моего детства. Да и ни к чему теперь. Ведь если Самарканд так сильно изменился, то ничто уже не напомнит мне о детстве, о школе.